Андрей Кончаловский: «Самое дорогое в современном кино – человеческое лицо»

Известный режиссер поделился мыслями о своем последнем фильме, об искусстве жизни и… о русском мате.

Андрея Кончаловско­го представлять не надо – и в России, и за рубежом его знают, пожалуй, все. Даже те, кто не смотрел ни его нашумевший «Романс о влюбленных», ни эпохаль­ную «Сибириаду», ни его последнюю (или «крайнюю», как говорят суеверные кино­деятели – впрочем, к Андрею Сергеевичу это, кажется, не относится) картину «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына». Сын Сергея Михалкова, брат Никиты Ми­халкова, отец Егора Конча­ловского, муж Юлии Высоц­кой – ну что еще о нем новое можно сказать? Разве что – удивиться его неиссякаемой жизненной энергии, творче­скому долголетию. И умению удивляться, которое говорит о том, что Андрей Сергеевич все еще молод душой.

И умению удивлять – как он удивил нас всех этой своей новой кинолентой про простого почта­льона, где нет никаких актеров, а играют обыкновенные люди – та­кие же, как мы с вами. Да и игра­ют ли? Скорее – просто живут. Но Кончаловский подчеркивает, что при всем при том фильм «Белые ночи почтальона Алексея Тряпи­цына» – кино не документальное, а художественное. И те, кто его по­смотрел (а показали «Почтальона» на Первом канале на всю страну), наверное, с этим согласятся.

– Андрей Сергеевич, я читала, что у вас в картине «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицы­на» было всего два профессио­нальных актера – это правда?

– Во-первых, я снимал всего одну актрису, и снимал как бы без сценария. Это возможно сегодня. Раньше были нужны свет, пленка, лаборатория – очень много всего было нужно, чтобы снять кино. И режиссеры до сих пор стараются работать с большими бюджета­ми. Я и сам так работал раньше: много массовки, визуальные эф­фекты, спецэффекты… Но сейчас даже ребенок посмотрит и скажет: «Ну и что? Хорошая компьютерная графика». Все это давно перестало быть сногсшибательным. Я вообще считаю, что самый дорогой визу­альный эффект – это человеческое лицо. Вглядываясь в человеческое лицо, можно многое себе предста­вить, поверить, понять, полюбить и возненавидеть. Я считаю, что че­ловеческое лицо интереснее, чем бегущий с пистолетом человек. Но надо иметь определенного рода способности и отобрать кадры так, чтобы человеческое лицо выгляде­ло наиболее интересно.

– А что нужно сегодня, для того, чтобы хорошо снимать кино?

– С нашей современной аппа­ратурой – почти ничего не нужно: цифровой фотоаппарат, микро­фон. Все равно, как раньше: взять перо, чернила, бумагу и написать гениальный роман или рассказ. Настоящему художнику, кроме этого, ничего не надо. Поэтому, сегодня кино можно снимать прак­тически без денег. Нужно только собрать вокруг себя «ошпарен­ных» людей, готовых с тобой ра­ботать. А вот талант ни за какие деньги не купишь! Для меня урок человеческого таланта – это Чехов, причем со всеми его недостатками. Но и талант без техники – ничто: его нужно огранить, нужно много учиться. Это – труд, пот, кровь и слезы. А кино можно снять и на айфон. И я практически так и по­ступил. С моей творческой груп­пой мы поехали в деревню, много народа перебрали – и нашли того самого замечательного человека, почтальона Алексея Тряпицына.

– У вас был кастинг среди по­чтальонов?

– Да, был кастинг: смотрели, как человек говорит, что он ду­мает, какая у него физиономия, как он реагирует. Не обязательно быть артистом. Попадались люди умные, рассудочные – разные. Но вот Леша Тряпицын меня подку­пил тем, что он – мудрый человек, с юмором, с каким-то замечатель­ным взглядом на жизнь… И с ужас­ными вставными зубами. При всей нищете, которая окружает обычно­го русского человека, живущего в глубинке, в деревне, Леха считает: «Ничего, нормально – время сей­час такое». Есть в нем оптимизм.

– А что происходило дальше?

– Сюжета у меня не было – сю­жет придумывался на ходу. Сей­час, вот, говорят, спорят о моем фильме: документальное кино, полудокументальное… Никакого документального кино нет! Это художественный фильм – только снятый, сложенный из других кир­пичиков. Можно взять кирпичики золотые, дорогие, сложить из них здание – и оно развалится! А мож­но из кизяка сделать кирпичики – и сложить архитектурный шедевр. То же самое и здесь. Можно сни­мать дорогих артистов, с дорогим сценарием – и будет неизвестно, что… А можно взять людей с ули­цы, поработать с ними, погово­рить – и правильный кирпичик получится!

– А как вы относитесь к не­нормативной лексике в кино? В прошлом году это активно об­суждали, даже приняли закон на этот счет…

– Вы знаете, я не ханжа, но я – за цензуру в разумных пределах. А что касается мата… Когда хоро­ший артист в хорошо прописан­ных диалогах вдруг употребляет матерные слова, якобы для выра­зительности – я никогда не верю! Я знаю, что он читает то, что на­писано каким-то писателем, пусть даже и талантливым. Пушкин, как мы знаем, тоже писал матерные куплеты. Но когда снимается до­кументальное кино, жизнь людей, сидит на крыше дома Коля с мо­лотком и заколачивает гвозди – и вдруг он попадает себе по пальцу, вырывается «матерок» – и у меня это не вызывает никакого возму­щения! Как однажды сказал мой Леша Тряпицын: «Если без мата снимать – это же немое кино по­лучится!» Мат – это как перец: тут надо знать меру…

– Раньше считалось, что ис­кусство должно возвышать. А сейчас говорят, что оно должно приносить прибыль. А для вас что значит искусство?

– О, это слишком большое поня­тие. Оно вмещает в себя искусство жизни, искусство общения… Ну и все-таки – в чем же для нас глав­ное значение искусства? Я много об этом думал, и, пожалуй, отве­чу не своими словами, а мыслями более умных людей. Например, искусство – это знание, которое передается с помощью словесных, зрительных или звучащих об­разов, которые расширяют пред­ставление человека о мире и о самом себе. А вот представления о самом себе – это самая сложная штука. Как правило, мы себя не знаем. Вернее, мы думаем о себе либо слишком хорошо – лучше, чем есть на самом деле – либо, на­оборот, думаем плохо. Точно знать свое место, свои личные возмож­ности – это большое искусство. Я и сам часто задумываюсь над тем: зачем люди ходят в театр, в кино? Ведь сейчас в кино ходят не толь­ко, чтобы приобщиться к искус­ству, но и в качестве развлечения. А когда развлекаешься – можно жевать. И обычно в наше время в кино люди идут, чтобы жевать – ну и, заодно, что-то смотреть… Естественно, что потом все это вы­ветривается и удаляется из челове­ческого сознания и организма. Но я заметил, что даже если в таком жующем зале на экране возникает хотя бы минута настоящей правды – люди перестают жевать! Вот она – сила искусства!

– В чем тогда, по вашему мнению, разница между искус­ством и развлечением?

– Развлечение не дает возмож­ности воображать – вам все впи­хивают. Ваша фантазия зажата в том, как заработать миллион, или как убежать от убийцы. А в хоро­шем кино надо размышлять. На­пример, вы видите перед собою бесконечный забор – и все. Лай собаки рождает одну мысль, гудок паровоза – другую. Каждый звук дает свой самостоятельный образ. Почему? Потому что нам дают воз­можность вообразить. Поэтому, когда я вновь задал себе вопрос: «Как снимать кино?» – ответил: «Не знаю. Буду учиться заново».

МАТЕРИАЛЫ ПОЛОСЫ ПОДГОТОВИЛА МАРИНА ДОЛГОРУКАЯ, ФОТО ВАДИМА ТАРАКАНОВА. ИА «СТОЛИЦА» СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ «ТН»

Читайте также на сайте:

1. Фестивалим изо льда
2. Не хлеба, но зрелищ
3. Центр Нового года
4. Четырнадцатая «Ночь музеев» в Томске
5. Во сне и наяву
6. Африка в Томске
7. Год спустя…
8. Хрупкая женщина с сильным характером
9. Томская «блошка». В поисках сокровищ
10. Деревянная архитектура: “прорыв” или “провал”?