Ольга Кортусова. “Вращая это колесо…”

Стихи о жизни и о любви

Сегодня я проходила мимо того дома, где протекало моё детство с 7 до 14 лет. Это бывший переулок Владимировский, а сейчас Тимакова, 3. Удивительное чувство возникает, когда проходишь путями детства. Как будто ничего не поменялось: те же окна, та же клумба… И смотришь на это так же, как и раньше, когда была маленькой.
Наша семья жила Владимировском, 3, на первом этаже. Бывали случаи, когда мне приходилась залазить домой через окно, это случалось тогда, когда я забывала ключи от квартиры. И это было тогда обычным делом. Есть у меня такое чувство, что стоит только закрыть глаза, и окажешься именно в том времени, и, возможно, станешь той маленькой девочкой. Порой кажется, словно чешуйки времени наросли на тебя, но если их сбросить, время твоё изменится.
Постояв немного у своего дома, я прошла дальше, к 32-й школе, в которой я училась. Сейчас её отремонтировали, но не испортили. Вообще, я всегда воспринимала свою школу, как замок, и она снится мне сейчас как замок.
По маминой линии я коренная томичка… Улицы Томска для меня мои родные, “родовые пути”, гуляя по ним, я могу вернуться в любое своё состояние, которое переживала в прежнее время.

Бабуся

Был у меня в детстве такой период, когда я фактически не говорила, лет до шести, вернее я общалась на своём детском языке, лепетала что-то малопонятное для взрослых, и отчётливо произносила только два слова: “мама” и “кино”. В настоящее время, если ребёнок не говорит достаточно внятно к трём годам, мамы, папы и бабушки начинают бить тревогу: бегают по врачам, психологам, логопедам и прочим специалистам. Во времена моего детства всё было проще. Помню, что папа возил меня на саночках в психоневрологический диспансер к логопеду, потом занимался со мной, это был последний год перед школой, а папа был в докторантуре.
В сад мы с сестрой не ходили, днём нами занималась бабушка — Домна Петровна Плеходанова. Бабушка у нас была замечательная, с ней у меня связаны исключительно светлые воспоминания. Сестра Соня уже пошла в школу, я была младше на три года, так что с бабушкой я оставалась одна, мой птичий язык она не понимала, но у нас были дела: мы лепили пельмени, топили печку, принимали гостей.
В то время наша семья жила на улице Красноармейской, напротив “Дома с драконами”.
Бабушка родилась в 1878 году. Она была малообразованной женщиной, окончила четыре класса церковноприходской школы. К моему рождению бабушка прожила, по человеческим меркам, уже огромную жизнь, в которой были две войны и одна революция. И было у моей бабуси множество самых разных историй. И много знакомых, которые приходили к нам днём. Приходила со старой квартиры бабка-Соколиха. У Соколихи на голове было множество платков, и я так ни разу и не увидела её собственной головы. Сначала Соколиха снимала пуховую шаль, потом, как только ей становилось жарко, она снимала с головы толстый цветастый платок, но под ним оказывался следующий, потом ещё… причём, все они были разные: один в цветочек, другой в горошек, потом беленький и т. д..
Я совершенно отчётливо помню, что бабушка очень часто рассказывала историю о лодке, на которую она опоздала. Когда в Томске не было ещё понтонного моста, людей перевозили с берега на берег на лодке. Бабушка с подругами ходила в лес за грибами, видимо, они не рассчитали время и опоздали к переправе, торопились, бежали, кричали, а их не подождали… Лодка доплыла до середины Томи и начала тонуть, никто из её пассажиров не спасся. Это было ещё до меня. Истории моя бабушка рассказывала самые разные, слушать её мне всегда было интересно. Так я и росла.

Папа

Мой папа родился в Омске, и у тамошних моих родственников, естественно, была своя жизнь. Есть у меня рассказ “Крылатая кошка о трёх головах”, в котором я рассказываю о своих корнях.
Я расту из старого пня, и мне в общем-то всё равно,
что мир думает про меня — этот мир я знаю давно.
С той поры, как мой старый пень был цветущим и молодым,
но о том вспоминать мне лень, говоря языком простым,
потому что во мне весна, а что было уже не в счёт,
и божественно неясна жизнь по жилам моим течёт.
Родители моего папы: бабушка — Ольга Васильевна и дедушка — Пётр Иванович, были образованными людьми, омичами, но волею судеб познакомились они в Петербурге. Бабушка на бесстужевских курсах училась на врача, дедушка учился в петербургском университете на юриста. Вернувшись из Петербурга в Омск, они поженились, родили троих детей — Веру, Надю, и моего папу — Мишу. Надя умерла в 13 лет от аппендицита.
После революции мой дедушка не мог работать по специальности, он начал преподавать в школе, вёл какую-то политическую деятельность, что было запрещено. В 1937 году его забрали и расстреляли. Погиб он в бутырской тюрьме.
Мой папа в детстве перенёс туберкулёз ноги, даже сохранилась фотография, где он сидит в коляске после операции. Кстати, после этой операции одна нога у него стала короче другой на четыре сантиметра. Первые четыре класса обучения он пропустил, потом из-за этой же ноги он не попал на войну. Я иногда думаю, что может быть, благодаря этому я и появилась на свет. Мама с папой поженились в 1944 году. Папа мечтал быть юристом, как и его отец, но, тогда его считали сыном врага народа. Так что мой папа стал геологом.
В 1937 году, когда в нашей стране проходили массовые репрессии, во многих университетах страны массово снимались со своих должностей академики, профессора и прочие университетские работники, так что места освобождались. Томск не стал в этом списке исключением, многие были арестованы и расстреляны, а на вакантные места ставили молодые кадры. Таким образом, мой папа стал деканом геологического факультета ТПУ почти сразу же после окончания университета. Но ни в одну экспедицию, которая имела стратегические цели, его не брали — он был сыном врага народа. Потом вышла амнистия, дедушку реабилитировали, а мой папа стал проректором университета и проработал им четырнадцать лет.

Становление

Была у нас в семье традиция — ходить по воскресеньям в лес, вместе с нами собиралась огромная компания, мы отправлялись за город, жгли костёр, готовили еду, играли в футбол, зимой ходили на лыжах. В эту компанию входили вместе с детьми и в одиночку: Фурманы, Зельмановы, Нуварьева, Гуковские, Пушкарские, Дубовик, Рамазанов. И эта лесная часть моей жизни тоже сыграла свою роль.
В первый класс я пошла в школу № 29, это пересечение улиц Герцена и Красноармейской, сейчас в этом здании стоматологическая клиника, а потом мы переехали, и я перешла в 32-ю школу. В этой школе у меня появилась подруга — Наташа Елгазина, которую я очень люблю. Её не стало в 27… Наташа прекрасно рисовала, мечтала учиться в Петербурге, но осталась в Томске. Наташа одна из основ моей жизни. Когда ушли из жизни родители Наташи, мне в наследство достались её картины, я сделала выставку в “Доме искусств”, об этом событии в одном из номеров “Российской газеты” вышла статья. К этому же событию относятся такие строки:
Нищенство юности — острое счастье.
Крохи и те — на двоих.
Словно навек каждой ночью прощаться,
платье из дыма кроить.
Кошек и птиц, и барбосов — в соседи
(или свидетели). Кров
взглядом чинить, приводить для беседы
умников и дураков.
Ах, поцелуи! И пища, и воздух —
милостью божьей дары.
Тёплыми были высокие звёзды,
стройными — ливней хоры.
Если земля и казалась не пухом,
пухом ложилась трава.
Нищенство юности — светлая мука,
не передать в словах.
После школы я поступила учиться в ТГУ на факультет прикладной математики и кибернетики. Для того периода наш факультет так же, как, например, физический, относился к тем факультетам, где позволялось мыслить свободно. Сейчас, обсуждая этот момент с друзьями по университету, мы удивляемся, что же нас всё-таки “занесло” на эти “галеры”, ведь кто-то из нас стал переводчиком, кто-то ушёл в литературу, как я, и мы приходим к выводу — нас привлекала свобода, в наши мозги никто не лез, нас не “давили” идеологией. Конечно, мы, как и все, сдавали историю КПСС, но в целом нам давали развиваться в рамках своих наук, а науки были такие: математическая логика, мат анализ — это конечно сложные науки, но что невозможно для женщины с интеллектом.
Сейчас, когда я вспоминаю годы своей учёбы, анализирую, то прихожу к выводу, что есть несколько способов учиться. Вместе со мной учился Серёжа Пергаменщиков, у него машина была в голове, а я учила математику, как литературу, проникая в эту науку всем своим существом. После окончания учёбы я работала в Сибирском физико-техническом институте, там я была инженером. Математика — это поэзия, но мне не повезло, я не состоялась как математик. К этому времени у меня родились дети Аня и Наташа.
Спустя время во мне проснулись странные таланты: сначала я начала лепить из замазки, потом рисовать. А потом один из сотрудников предложил продолжить стихотворение, дав первую фразу. С этого начались мои стихи.
Надо отметить, что люди в СФТИ всегда были разносторонне образованны, они были вольны в своих пристрастиях, читали разную интересную литературу, в том числе и запрещённую на тот момент. СФТИ в моём становлении сыграл огромную роль, особенно на меня повлиял Юрий Михайлович Гармаш, потому что именно он учил нас — молодую поросль — выражать мысль в беседе, знакомил нас с книгами, о которых мы не подозревали. Например, “Над пропастью во ржи” Сэлинджера он дал мне почитать на английском языке, и я прочитала её, как смогла. Вообще, книги на английском языке Юрий Михайлович читал и читает, как я понимаю, совершенно свободно. Я английский знаю условно, но кандидатский минимум сдала. Сейчас у меня очень большой интерес к Джозефу Редьярду Киплингу, есть у него такая книга “Сталки и компания”, в своё время это произведение прочитали братья Стругацкие, и их “Сталкер” появился именно оттуда.

Стихи

Стихи я начала писать лет в двадцать шесть-двадцать восемь. Сначала я писала стихи дикие, вольные, не относящиеся к литературному труду. В школе мы писали сочинения-миниатюры. У нас была замечательная учительница — Раиса Андреевна Гришина, очень красивая, умная, добрая женщина, она была моей любимой учительницей. Так вот, Раиса Андреевна могла войти в класс и сказать: “Сейчас мы будем писать сочинение-миниатюру: “Сегодняшнее утро” или “Как я шёл в школу”. А что такое сочинение-миниатюра — это буквально десять предложений, в которых ты весь. И именно тогда в школе я испытала это удовольствие — просто высказаться или вылить себя на бумагу.

Книги

В 1998 году с Ольгой Вакариной мы выпустили первую совместную книгу, которая называлась “Приглашение”.
Тогда Ольга рисовала графику, графика у неё была чудесная — летящая, цветная. Как это обычно случается, когда для чего-то приходит время, вдруг появляются заинтересованные люди, так произошло и с нами. Всё сошлось. Нашу первую книгу буквально вручную собирал Саша Миляков — наш издатель, в его жизни это тоже была первая книга. Книжечка была небольшая, но очень симпатичная, мы выпустили 300 экземпляров.
Вторая моя книга называлась “Шкатулка Клеопатры” — это была очень личная любовная лирика, мои стихи были в то время свободным потоком. А вот дальше всё начало складываться совсем по-другому. Я ушла со всех работ, у меня умерла мама, я поменяла место жительства, вышла замуж второй раз, и на творчество, конечно, это тоже сильно повлияло, я сменила амплуа.
У Александра Казанцева на тот момент была студия “Молодые голоса”, туда меня привела поэт Елена Клименко. В студии у Казанцева всё было непросто, там всё было по канонам: рифма, форма и т. д., и чтобы быть признанным там, нужно было, сохранив своё нутро, научиться писать по правилам. Этот момент моей жизни я определяю как период ученичества, но, как я поняла позже, он наступил для меня даже до прихода к Казанцеву.
Как ни странно это звучит, ко мне пришла муза в лице (или морде) рыжей собаки. Я шла по университетской роще, была ранняя осень, выпал первый снег, обтаивала чёрная земля. И вот, навстречу мне идёт рыжая собака, внимательно смотрит мне в глаза, я смотрю на неё, и тут, видимо, случилось чудо, помню, что я подумала тогда: “Как же, наверное, остро ты воспринимаешь этот мир, если я так всё чувствую”. И когда, поравнявшись, мы разошлись, я вдруг поняла, что я уже практически собака. После этой ситуации я начала писать от имени этой рыжей собаки. Переживания собаки требовали понятного и чёткого выражения, определённой формы, с подлежащим и сказуемым. В определённый момент, когда я уже совершенно прониклась жизнью собаки, мои родственники сказали мне: “Хватит, хватит писать от лица собаки”, но я должна сказать, что на меня находило, я писала потому, что не писать я не могла.

Музыка

Мне дали тело рыжей суки,
но это, видимо, ошибка:
я слышу ангельские звуки,
я плачу, когда плачет скрипка.
О, музыка! — святая пища
души. Вот снова улетает
душа на легких крыльях птичьих,
туда, где музыка играет,
где на божественные звуки
мир откликается улыбкой.
Мне дали тело рыжей суки,
а я хочу играть на скрипке.
У меня есть подруга, которая живёт в Америке, она психотерапевт. Прочитав мои стихи этого периода, она сказала: “Какая отличная идея выплакаться под чужой маской”.
Стихи эти были для меня глубоко личные, Казанцеву я их не понесла, написала ещё.
А в мастерской у Казанцева меня сначала разгромили. Хотя, то что я написала, ещё вошло в книгу “Для птиц и людей”, думаю, что это были одни из лучших моих стихов, они были, скажем так, переходные.
Не знаю, как переживу весну.
Всего-то лишь 12 марта,
А тополь пахнет первый раз в году —
Свиданием весенним тополь пахнет
Я всё забыла — думала — весна,
Когда ручьи и солнце пригревает.
И снежные сползают рукава
По крышам и опасно нависают.
Но тополь встретил запахом беды.
Я поняла, что я спала всю зиму,
А может, две. Но тем страшней весны
Опасный запах еле уловимый.
Не знаю, как теперь переживу
Рожденье внове и перерожденье.
Я куколкой в хитиновом дому
Спала, не ожидая пробужденья.

Сегодня

Как я себя понимаю, мой период ученичества начинает заканчиваться только сейчас. Прошло довольно много времени, за которое изданы книги: “Шкатулка Клеопатры”, “Колыбельная для эпохи”, “Книга для птиц и людей”, “Простая песня”, “Новорождённая душа”.
Одна из последних моих книг — “Ясынька”, так меня называли когда-то. Сначала она называлась: “Человек птица певчая”. Кстати, почему был вариант назвать книгу “Человек птица певчая”: была у меня знакомая, которая рассказала мне историю о своём муже, бывшем военным, который, копая картошку, пел.
У меня были публикации в журналах “Сибирские Афины”, “Российской газете” в “Календаре поэзии”, ведёт его Дмитрий Шеваров, публикуюсь в сети под именем Ляля Плеходанова Кортусова (http://www.stihi.ru). Пишу, бывает, что и каждый день, видимо так должно быть. Вот одно из последних моих творений:
Вращая это колесо
себя источишь в прах.
И суть ясна, и явна соль,
и смерти явлен страх,
а всё ж налягу посильней,
а то пойдёт назад —
и весь от веток до корней
исчезнет светлый сад.
А потому — кати, крути,
а потому — вперёд —
и жизнь простив, детей расти
и бессловесный скот,
и сад словес — он до небес! —
не листья на весах,
а крыльев белоснежных весть
и света голоса.
О, только не останови —
как стронется потом?
Стираясь, плоть болит, кровит,
но вальс-то — невесом!
Фотографии из личного архива Ольги Кортусовой. На фото Ольга Михайловна Кортусова
Автор: Ирина Лугачёва

Читайте также на сайте:

1. «Жизнь — Родине, честь — никому!»
2. Совет Федерации упростил правила работы для таксистов
3. Братская помощь
4. Не болеть
5. Новости спорта
6. Выбор дома 13
7. Больше нас
8. Главный городской имитатор
9. Домашние победы
10. Против гриппа